Болотный фронт

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО Из вечернего сообщения 3 мая 1942 года

В течение 3 мая на фронте ничего существенного

не произошло.

Из вечернего сообщения 4 мая 1942 года

В течение 4 мая на некоторых участках фронта наши войска вели наступательные бои и улучшили свои позиции.

Из вечернего сообщения 5 мая 1942 года

В течение 5 мая на фронте ничего существенного не произошло.

4 мая 1942 года в полдень наш артиллерийский дивизион⁴ маршем подошел к тылам 55-й стрелковой дивизии. Все последние дни и ночи беспрерывно лил дождь. Плащ-палатки уже не могли защитить нас, и шинели и гимнастерки не просыхали. Казалось, мы сами разбухли от постоянного соприкосновения с водой. А тут еще страшная весенняя распутица, тылы не справлялись с подвозкой продуктов, и наш пищевой рацион сокращался по мере приближения к фронту. Начиная с 1 мая мы получали только маргарин и хлеб.

Воспользовавшись передышкой, я нацарапал родителям открытку:

"Вы, наверное, очень беспокоитесь, что долго не пишу. Я переезжаю на другое место, поэтому и задержался. Зато вчера получил письмо от Бориса. Он, оказывается, около Старой Руссы, пока еще не воюет, но вообще-то — это дело ближайших дней. Мне сейчас, в отличие от прошлых раз, приходится шагать пехтурой. Уже привык: "баллоны" мои не спускаются".

В большинстве случаев мои бесхитростные попытки заморочить голову военной цензуре, чтобы подсказать родителям, где я нахожусь, были безрезультатными. Но этой открытке повезло: слова о том, что Борис около Старой Руссы, остались незачеркнутыми. Про "баллоны" же написал потому, что после госпиталя, где лежал после ранения под Москвой, вместо сапог получил ботинки с обмотками и не сразу научился их прочно закручивать.

Время привала подходило к концу. Мы оказались рядом с медсанбатом дивизии. Несколько больших палаток не вмещали всех раненых. Остальные лежали рядом, на парусиновых полотнищах, а большинство — просто на земле, прикрытой еловыми ветками. Мне впервые пришлось видеть так много раненых вне госпиталя, а их подвозили и подвозили.

За полчаса привала мы наслушались стонов, насмотрелись на окровавленные бинты и лоскуты, которые то и дело выносили из палаток санитары.

На дорогу нам выдали немного маргарина, объявив, что это на сегодня все, хлеба не будет. Да если бы и был, ничто в рот не лезло. Даже когда отошли от медсанбата, в ушах все звучало: "Сестра, пить..." А навстречу шли и шли раненые, некоторых несли на носилках или просто на руках.

Впереди гремела канонада. 55-я дивизия, в которую я был направлен в составе пополнения, продолжала начатое вчера наступление...

Словно встречая нас, наперекор всему сквозь тучи пробилось солнышко. Идти стало веселее. Мы сделали еще один привал на лесной дороге и разделились на Две части. Огневые взводы с орудиями остались, а остальные пошли вперед.

Пройдя несколько километров, вышли к ручью, протекавшему в неглубоком овраге. Наш взвод, человек 16, уже спустился в него, когда прилетели "юнкерсы". Они сразу заметили нас — мы шли не маскируясь. Первый "юнкере" пошел стремительно вниз, издавая свистящий звук. Мы разбежались по оврагу и попадали на землю, кто куда. Я увидел, как от пикирующего бомбардировщика одна за другой стали отделяться черные точки — бомбы, и следил за полетом, стремясь определить — в нас или мимо. Страшный вой вдавил в землю. Разрыв, второй, третий... Колебалась стенка оврага, шипели осколки, летели комья земли. Я лежал неподвижно, подавленный неожиданным налетом и оглушительными взрывами. Но вот в пике пошел второй "юнкере", и только что пережитый кромешный ад повторился сначала. Потом третий... Бомбардировщики сделали круг и снова полетели прямо на нас. Схватив карабин, я лихорадочно зарядил его и, лежа, выстрелил в первый "юнкере", когда он с воем пикировал на наш овражек. Напрасная попытка! Снова и снова свистели бомбы, ухали разрывы, ходуном ходила земля. Тело и нервы напряглись до предела... Наконец бомбардировщики улетели. Потрясенные бомбежкой, мы бросились из спасшего нас овражка в лес, еще не веря до конца, что не поплатились за нарушение правил маскировки.

За леском на небольшой возвышенности находилась деревня Большие Дубовицы. Комвзвода Спесин⁵ сказал, что там расположился штаб артиллерийского дивизиона, в который мы должны явиться. Но теперь Спесин уже не торопился выходить из леса: искал глазами — каким путем скрытно проскочить к домам. Наверное, у него, как и у нас, все еще стоял в ушах вой "юнкерсов", свист бомб и оглушительные звуки разрывов.

Да, здесь уже был фронт, а не тыловая обстановка. С нашей и немецкой стороны время от времени раздавались артиллерийские и минометные выстрелы. В деревне то там, то здесь слышались звуки разрывов. Еще дальше, за Большими Дубовицами, где проходила передовая,— воздух прорезали редкие автоматные и пулеметные очереди. Судя по всему, разгоревшийся утром бой стихал.

В одном из сараев, пристроенных прямо к деревенской избе, нашли начальника штаба дивизиона капитана Саксина. Он спокойно и деловито объяснил обстановку по карте и сообщил, что штаб дивизиона должен перейти на новое место. Указав новое место нахождение дивизиона на карте, капитан приказал нам идти туда, чтобы подготовить блиндаж и линию связи со штабом полка.

К вечеру, когда мы заканчивали подготовку блиндажа, туда пришли командир дивизиона майор Новиков Александр Данилович, начальник разведки старший лейтенант Манушкин, начальник штаба и несколько красноармейцев.

Ночь прошла спокойно, а рано утром, едва мы вышли из блиндажа, начался сильный минометный обстрел нашего участка леса. Первые мины разорвались совсем рядом и очень неожиданно: сперва мы инстинктивно бросились на землю, а потом побежали к блиндажу. В районе Больших Дубовиц застрекотали автоматные очереди. Наш блиндаж находился у перекрестка дорог, километрах в двух от деревни. За ночь связисты протянули линии связи па НП батарей, расположенных за Большими Дубовицами. Командир дивизиона пытался с ними связаться, чтобы узнать, что происходит на передовой. Но связь после обстрела оборвалась.

Между тем минометная и автоматная стрельба нарастала. Новиков распорядился, чтобы начальник разведки с разведчиком Алалыкиным отправились в штаб стрелкового полка, который поддерживался нашим дивизионом, и выяснили обстановку на месте. Через полчаса разведчик вернулся, таща на себе тело убитого начальника разведки. Недалеко от нашего блиндажа они попали под минометный обстрел.

Наконец восстановилась связь с командиром одной из батарей. Он сообщил, что немцы зашли с флангов и сейчас пехота отступает: артиллеристы уходят вместе с командиром батальона. Куда — еще не известно.

Бой, который начался впереди, теперь обтекал нас справа и слева. Гитлеровцы явно пытались взять в кольцо подразделения, находившиеся в прилегавшем к Большим Дубовицам районе.

Капитан Саксин достал из карманов убитого начальника разведки документы. Быстро и молча выкопали неглубокую яму и опустили в нее тело Манушкина. Через несколько минут над ней вырос холмик земли. На большее времени не было...

Опасаясь полного окружения, командир дивизиона решил отходить, приказал взять имущество и следовать за ним. Участок леса, где мы находились, по-прежнему обстреливался сильным минометным огнем. Один из связистов торопливо сунул мне катушку без провода. Мы пошли по линии связи, оставляя провод несобранным. Шли довольно долго, почти бежали, прислушиваясь ко все приближавшейся автоматной стрельбе. К разрывам мин добавилась шрапнель. Снаряды взрывались над лесом, а их начинка — сотни свинцовых шариков — со свистом врезались в верхушки деревьев, били по земле вокруг нас. Наконец вошли в мелколесье, затем перебежали небольшой овраг; за ним начинался кустарник, а дальше — снова лес. Добравшись до первых деревьев, увидели красноармейцев, роющих окопы, и носом к носу столкнулись с командиром дивизии. Размахивая пистолетом перед лицом Новикова, он яростно кричал:

— Куда бежишь, артиллерист? Огня давай! Давай огня! Где твоя связь? Почему катушки пустые? А ну... собрать провод! Открыть огонь по гадам!

Я оказался ближе всех к Новикову. Обернувшись к нам и увидя на мне висящую катушку, Новиков тут же приказал:

— Старший сержант! Собери провод! Бегом вперед! Я схватил лежавшую на земле "нитку". Кто-то из подбежавших связистов перерезал ее ножом и закрепил провод на катушке. Я закрутил ручку барабана, и провод потянул меня обратно под шрапнель. Когда добежал до оврага, "заиграла" "катюша". С ужасом почувствовав, что ее снаряды несутся в нейтральную зону, прямо на меня, упал ничком на землю. Почти одновременные многочисленные взрывы — справа, слева, впереди, сзади окружили со всех сторон. В ушах звенело и грохотало, в нос ударил резкий пороховой запах, кругом свистели, яростно били по деревьям и земле осколки. Однако ж бывали чудеса на войне: в этом аду я остался жив...

Вскочив, снова побежал вперед, быстро наматывая провод. Сверху время от времени со свистом летела шрапнель, и я невольно вздрагивал и внутренне сжимался при разрывах в небе. За оврагом наткнулся на пожилого тщедушного красноармейца без винтовки. Без пилотки и поясного ремня, в расстегнутой шинели, с перекошенным, исказившим лицо ртом, он неуклюже топтался на одном месте. Налитые кровью глаза смотрели мимо меня, взгляд был лишен всякой мысли. Я понял: он сошел с ума или контужен, и побежал дальше — задерживаться не имел права, да и помочь ничем не мог.

В мелколесье, прежде чем выйти на поляну, глянул вперед. На поляну из леса выбегали немецкие солдаты в серо-зеленых мундирах с автоматами в руках. Одни перебежками, другие чуть согнувшись двигались прямо на меня. За несколько секунд отчаянным усилием, почти ломая пальцы, я перетер провод о край каркаса катушки и, сгибаясь, чтобы не заметили, изо всех сил побежал назад.

На опушке леса, где нас задержал командир дивизии, красноармейцы продолжали рыть окопы.

— Автоматчики подходят! — крикнул я и побежал искать командира дивизиона.

В полдень наши пушки и гаубицы уже вели огонь. Начались контратаки стрелковых подразделений. Первая, вторая, третья... До нас долетали нестройные крики "ура!", перемежавшиеся стрельбой из автоматов, винтовок и пулеметов. При каждой контратаке немцы открывали ураганный минометный и пулеметный огонь, а блиндажи еще не были готовы и прятаться от обстрела было негде. Мины рвались вокруг нашего НП, который находился в неглубокой ямке под кустом. Над нами проносились осколки, зловеще посвистывали пули.

После каждой контратаки мимо проносили раненых. Некоторые шли сами. Запомнилось: быстро, во весь рост, не обращая внимания на обстрел, идет полураздетый рослый боец с мужественным и, как смерть, бледным лицом. Во все плечо и грудь — громадная, сплошь сочащаяся кровью повязка. Другой пробежал в горячке, вместо челюсти — сплошное кровавое месиво...

Перед третьей контратакой Новикова, Саксина и Спесина вызвали к командиру стрелкового полка, который находился метрах в двухстах позади от вашего НП в наспех построенном легком блиндаже. Первым вернулся бегом Спесин, крикнул срывающимся голосом:

— Но-овая контрата-а-ка! Не уцелеть нам! — Он добавил, дрожа всем телом: — Отвернись, старший сержант! — И на моих глазах торопливо стал расстегивать поясной ремень — от страха перед новым шквалом ответного немецкого огня напала на беднягу медвежья болезнь — ведь и утром, когда мы бежали по лесу, он несколько раз пугал нас, неистово бросаясь на землю не только при близких разрывах, но и при звуках далеких минометных выстрелов.

Подоспевший командир дивизиона Новиков уже передавал приказ командиру гаубичной батареи, крича в трубку:

— Вызов! "Карандаши" встают снова⁶! Начинай подготовку! По красной⁷ пойдут. Сразу дави шеститрубный⁸! Чтобы совсем замолчал — не мешал "карандашам"! "Огурцов"⁹ не жалей! Выполняй!

Эта контратака тоже оказалась безуспешной. В тот день она была последней.

Следующий день выдался спокойнее. Немцы не пытались наступать дальше, и мы использовали передышку, чтобы окопаться. Командир дивизиона приказал уточнить привязку огневых позиций, переведенных на новое место. Я пошел в район огневых один, а красноармейцы остались строить блиндаж. Шел прямиком, по азимуту, так было короче, надеясь на свой опыт. Лес становился все гуще. В одном месте наткнулся на мертвого красноармейца. Лица уже почти не осталось, шинель разлезлась, видимо, он лежал здесь давно, еще с зимы. Рядом валялась покрытая ржавчиной винтовка, кругом — стреляные гильзы винтовочных патронов. Тогда я не смог заставить себя посмотреть его документы — таким отталкивающим был идущий от трупа запах. А теперь не могу себе этого простить. Вряд ли кто-нибудь смог сообщить его родным, что человек этот геройски погиб, а не просто "пропал без вести".

Наконец лес кончился, и пошло большое поле, огороженное забором из колючей проволоки в два ряда. Проволока была протянута достаточно высоко от земли, и под ней можно было пролезть. Но мне почему-то не захотелось нагибаться, и дойдя до угла изгороди, я пошел вдоль нее. На втором углу увидел прибитую к столбику фанерку с нарисованным черепом и надписью черной краской: "Мины". Выходит, правильно сделал, что поленился лезть под проволоку! Подорвался бы на нашем же минном заграждении.

Наконец нашел огневые позиции батарей. С большим трудом разобрался, где нахожусь: кругом лес, болота да редкие поляны при полном бездорожье. Отметил на карте, где поставлены батареи. Просто так, без привязки. Инструменты тут не помогли бы. Назад шел уже не по азимуту. Сделал крюк и вышел на дорогу. Хоть и много дальше, но спокойнее. Совсем не хотелось лежать, как тот, полуистлевший, в лесу...

Видно, я приглянулся командиру дивизиона. Ему понравилась схема расположения огневых позиций батарей, которую я начертил для донесения в штаб полка. Собравшись пойти на наблюдательный пункт одной из батарей, он взял меня с собой. По пути я все время сверялся с картой и компасом. Надо было поточнее определить координаты НП. В лесу это не так просто, но, как я убедился, возможно. Шел машинально за Новиковым. Главное — не упустить ниточку пути на карте.

В мирное время на учениях командиру отделения вычислителей, кем меня назначили сейчас, было проще: ориентиры для привязки батарей и НП указывались штабом и времени для работы с топографическими приборами отводилось достаточно. Тут же только карта, компас и считанные секунды.

Новиков не придерживался линии связи и шагал, как ему удобнее. Новую передовую он, видимо, представлял плохо: вдруг прямо над нашими головами раздались свист пуль и резкая трель близкой автоматной очереди. В это время мы шли через лесную вырубку, напоминавшую по форме квадрат, с редкими небольшими кустиками и одиночными деревьями. Пули просвистели, когда мы уже приближались к окружавшему вырубку лесу. Мы инстинктивно бросились на землю. Однако это не спасло. Пули снова с громким стуком взрыли землю прямо перед нашими головами. Мы вскочили и что было сил бросились к спасительному лесу. Еще одна очередь, еще и еще... Не знаю, что страшнее — близкий разрыв бомбы либо снаряда или свистящие и бьющие по земле рядом с тобой пули немецкого автоматчика. Пожалуй, одинаково. То падая на землю, то бросаясь вперед, когда отсвистят пули, мы преодолели оставшуюся до леса сотню метров. В лесу сразу увидели блиндаж с амбразурой в нашу сторону и бросились к нему. В блиндаже находились двое красноармейцев. Один, раненый, с перевязанной бинтом шеей, лежал без сознания, тяжело дыша с хрипом и бульканьем. Второй встретил нас руганью:

— Кукушка проклятая, черти бы ее съели! Засела на дереве, не разгляжу на котором. Моего напарника, сволочь, зацепила, и вас чуть не порешила. Но я ее, гадюку фашистскую, выслежу! — И сердито добавил: — Вы поосторожнее. Нейтральная полоса — не бульвар!

Отдышавшись, мы двинулись дальше и наконец попали на батарейный НП. К вечеру без происшествий вернулись в штаб дивизиона. Штабной блиндаж был уже построен. Вырытую в сырой болотной земле яму, глубиной около метра, почти три метра в длину и два в ширину, бойцы покрыли сверху бревнами и забросали вынутой из ямы землей. Получился блиндаж в один накат. Стенки укрепили тонкими жердями, а пол настелили из кольев, уложенных на толстые чурбаки. В одном из углов блиндажа выкопали ямку для стока воды. Вход в блиндаж закрыли палаткой. Немного отдохнув, я решил написать письмо домой. За эти дни мне "на собственной шкуре" довелось убедиться в разнице фронтовой обстановки полка артиллерии Резерва Главного Командования, в котором я был в 1941 году, и артиллерийского полка стрелковой дивизии, где находился сейчас. Тогда мы имели слабую связь со стрелковыми подразделениями и находились дальше от передовой. Здесь же все было жестче, обнаженней, опаснее. Только за прошедшие два дня меня могло много раз убить или ранить. Мой боевой опыт, пусть небольшой, помогал теперь справиться с новыми испытаниями.

Коптилка из консервной банки и ружейного масла едва освещала не очень ровные строчки письма, выходившие из-под карандаша. Огонек ее нервно вздрагивал, когда где-то неподалеку рвались, сотрясая блиндаж, тяжелые снаряды, методически посылаемые друг за другом немецкой артиллерией. На листок то в дело капала вода, сочившаяся из набросанной сверху мокрой земли.

"Пишу письмо ночью. Немцы успокоились. В сводках за первые числа о нашем участке сообщалось: "Идут бои местного значения". Сегодня уже тише. За меня не беспокойтесь. Долго ли мы здесь пробудем — не знаю..."