Возвращение

...Почему-то не помню ни своего приезда домой в последних числах апреля, ни первых дней, проведенных в родном Иванове,— они слились в одно радостное мгновение. А может, потому что отодвинула в сторону все личное другая — огромнейшая, всенародная радость: наступил день Великой Победы — 9 мая 1945 года!

Его приближение ясно чувствовалось с первых минут моего пребывания дома: радио сообщало новые радостные вести — бон шли в Берлине! Вражеские снаряды и пули еще уносили день за днем тысячи жизней. В первых числах мая в боях за Берлин погиб мой двоюродный брат Леонид Розов, ивановец, один из друзей детства.

Запомнилось единственное — встреча с матерью. Обнимая ее, первой бросившуюся навстречу, почувствовал, как она вся обмякла и вот-вот упадет. Испугавшись, еще крепче обнял ее:

— Я же вернулся, мама!

Она встрепенулась, прижала меня к себе:

— Мы так ждали тебя!

Увидев ее глазами взрослого человека, я почувствовал всю глубину любви ко мне, понял, насколько она добра и самоотверженна. Она готова была отдать все, не требуя взамен ничего, наоборот, радуясь, что чем-то может помочь мне.

Однажды утром она подошла расстроенная и спросила:

— Ты не заболел? Ночью во сне ты жутко кричал: "Огонь! Огонь!" — и что-то еще, а потом ругался очень нехорошими словами.

Что я мог ответить? Во сне я часто возвращался на фронт и, просыпаясь от тяжких переживаний, благодарил судьбу, что это только снится. Что же касается ругани, то еще с сержантом Комаровым на Северо-Западном фронте договорились: ругаться не будем. Но из этого ничего не вышло. Только на Порккала-Удде удалось избавиться от мата. И вот — ночной рецидив...

Помню, в один из дней отец достал письмо от Левы, написанное под Орлом, то самое, где рассказывается о танковом сражении. Отец хотел, чтобы я прочитал его. Уже с первых строчек мне представился этот бой. Лева, как живой, вставал перед глазами. Стало невыносимо тяжело... Я возвратил отцу письмо недочитанным.

...День Победы! По радио с утра звучал ликующий голос Левитана:

— ...Великая Отечественная война победоносно завершена. Гитлеровская Германия полностью разгромлена Красной Армией и армиями наших союзников. В покоренной советскими воинами германской столице, в Берлине, Маршал Советского Союза Жуков и представители экспедиционных сил союзников продиктовали немецкому верховному командованию условия капитуляции. Немецкая фашистская армия прекратила свое существование. Гитлеровское разбойничье государство разбито вдребезги.

Начата новая страница в истории человечества. Золотыми буквами вписаны в нее подвиги героев Красной Армии. Слава ей, освободительнице народов!..

"Наконец-то, — думал я, — кончилась последняя война человечества!" Так, во всяком случае, мне тогда казалось. В нашей семье этот великий день был радостным и горьким. Отец снова достал письма брата, безмолвно перебирал их. Одно протянул мне:

— Последнее... Леле...

Слова песенки, присланной сестре под Новый, 1944 год, словно предсказывали близкую победу:

Скоро вражья смерть настанет,

И вернемся мы тогда домой.

В честь победы бал великий справим

В старом доме под родной Москвой!

Дорогой Лева! Как бы ты радовался сейчас вместе с нами! Почувствовав, что долго не выдержу, я потащил всех в город. На улицах было много народа. Качали на руках военных. Лица людей светились радостью. А глаза были наполнены слезами — от счастья, что война кончилась, и от горя по родным и близким, погибшим на тяжелом пути к Победе.

Когда отпуск подходил к концу, мне пришлось снова лечь в госпиталь. Стала постоянно болеть голова, нарушился сон, заболела правая верхняя часть груди под раненым плечом. Пролежал там около месяца. Выписали с ограничением II степени по состоянию здоровья и направили в запасной офицерский полк, стоявший под Москвой. В августе я был уволен в запас в связи с инвалидностью, полученной на фронте. Мне исполнилось двадцать четыре года. В пенсионной книжке стаж службы в армии был равен десяти годам: четыре года, проведенные на фронте, составили восемь лет. Как все демобилизуемые, я получил выходное пособие — около пяти тысяч рублей. Государственные облигации сдал в фонд обороны, уходя из армии.

В Москве на Савеловском вокзале увидел Суханова, комиссара моего дивизиона в 108-м ГАП. Он узнал меня. За пять минут, которые оставались до посадки в поезд, он коротко рассказал о боевом пути полка. За бои под Калининой и на Волге их всех наградили медалями "За оборону Москвы". Он записал мой адрес, сказав, что мне положена медаль. Через месяц я ее получил в военкомате. Это была первая награда, полученная после войны. Вторую получил позднее, когда уже ходил в штатском,— орден Отечественной войны II степени, которым меня наградили за бои под Ригой.

Еще в Иванове я узнал, что в Монино, под Москвой, живет Таня Чебаевская. Почему-то потянуло навестить ее. Приехав туда к вечеру, зашел в привокзальный буфет и выпил полстакана водки. Не знаю, зачем это сделал: водку даже на фронте почти не пил, отдавал Мартынову.

Таня была одна, муж ушел на ночное дежурство. Она угостила чаем. Мы вспомнили школьных товарищей. Володя Шерстунов с войны не вернулся, ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Вася Москвичев попал в плен, бежал, снова воевал, получил медаль "За отвагу". Саша Бекенев погиб. Наш классный руководитель Василий Александрович Немиров, которого мы все очень любили, тоже погиб. Пока что с фронта вернулись только Вова Паршин и я. Об остальных мы еще ничего не знали.

Таня очень изменилась — повзрослела. Когда я спросил, какой институт окончила, то, грустно усмехнувшись, она сняла с этажерки толстую книгу и дала мне. На титульном листе была надпись: "Самой способной и самой ленивой студентке". Ниже стояла подпись профессора, написавшего книгу. Таня рассказала, что через год после отъезда из Иванова поступила в Московский энергетический институт на второй курс. Сначала все казалось очень простым, и она, как всегда, не занималась. Но так продолжалось до экзаменов, где она провалилась и ушла из института.

Неожиданно у меня заболела голова, как это часто случалось последнее время. Я сказал об этом Тане. Она приготовила постель и, пожелав спокойной ночи, ушла в другую комнату. Воспоминания о наших одноклассниках, встреча с Таней, с далеким школьным образом которой так много было связано, увольнение из армии будоражили и всю ночь не давали покоя. Жизнь снова круто менялась, было о чем подумать. Закончилась военная служба. Я остался жив, хотя столько раз мог оборваться мой непростой путь к дому! То, что я встречал первый день возвращения к обычной жизни здесь, у Тани, к которой заходил попрощаться перед началом службы, полный юношеских мечтаний и надежд, усилило переживания.

Голова от бессонной ночи еще больше отяжелела. Боль становилась нестерпимой. Утром не стал завтракать, сказал, что спешу. Еще ночью думал об этих последних минутах. И, сейчас, уходя, отстегнул измятые, видавшие виды полевые погоны, снял их с гимнастерки и протянул Тане:

— Прощай!

Она машинально взяла их и тихо спросила:

— Что ты собираешься делать дальше?

— Возвращаюсь к родным. Их нельзя оставить одних. А что потом — не знаю...

— Счастливо, Боря!

Она крепко пожала мне руку, глядя прямо в глаза своими широко открытыми глазами, совсем такая же, какой запомнилась по школе...

...Возвратившись в Иваново, я стал думать, что мне, инвалиду 2-й группы, делать дальше. Мечта об институте затерялась среди сражений и военных дорог. Как и многие мои сверстники, вернувшиеся с "солей смерти", я считал, что дорога в институт закрыта. Казалось, из головы все выбито и вымолочено снарядами и пулями, нервы не в порядке, ничего не выйдет. Решил, что буду работать военруком в школе. Но отец думал иначе. Ему очень хотелось — и он сказал об этом,— чтобы я поступил в энергоинститут, где учился Лева. Я понял: для отца будет нестерпимо больно, если не решусь идти но стопам Левы, и подал заявление в Ивановский энергетический институт имени В.И.Ленина на электромеханический факультет.

Через несколько дней пришло извещение о моем зачислении. Я снова стал студентом! Мама перешила мне Левин костюм. Когда облачился в него, непривычная гражданская одежда показалась плохо сшитым балахоном.

Первый день занятий стал праздником не столько для меня, сколько для отца и матери. Я вышел из дому, и отец, открыв окно, помахал мне рукой, хотел что-то сказать, но только улыбнулся сквозь слезы.

В первые же дни учебы стало ясно, что мои опасения не были напрасными: я почти ничего не понимал на лекциях, особенно по математике, физике и химии — моим любимым школьным предметам. Часто, читая в который раз учебник и разозлившись на свою неспособность запомнить прочитанное, на тяжелую боль в голове, бросал ни в чем не повинную книгу в угол. Потом брал ее снова и читал текст еще и еще раз. Настойчивость, привитая в армии, внимание, которое проявлялось к фронтовикам в институте, помогли. Начал втягиваться в учебу. Боли в голове стали понемногу проходить. Со второго курса, как отличнику учебы и активному общественнику, мне назначили повышенную стипендию имени М.И. Калинина. Тепло родного дома, учеба, появившаяся семья постепенно заслонили собой годы войны, влили новые силы, возвращали утраченные надежды.