Информационно-технологическая парадигма

(Выдержки из книги «Информационная эпоха» )

            Кристофер Фримен пишет:

            «Техноэкономическая парадигма есть концентрация взаимосвязанных технических, организационных и менеджерских инноваций, преимущества которых следует искать не только в новом диапазоне продуктов и систем, но более всего в динамике относительной структуры затрат на все возможные вложения в произ­водство. В каждой новой парадигме некое конкретное вложение или их совокуп­ность можно назвать «ключевым фактором» этой парадигмы, характеризуемым падением относительных затрат и универсальной доступностью. Современное изменение парадигмы можно рассматривать как сдвиг от технологии, основанной главным образом на вложении дешевой энергии, к технологии, основанной пре­имущественно на дешевых вложениях информации, почерпнутых из успехов в мик­роэлектронике и телекоммуникационной технологии».

Понятие технологической парадигмы, разработанное Карлотой Перес, Кристофером Фрименом и Джованни Доси, адаптировавших классический анализ научных революций, проделанный Куном, помогает осмыслить сущность нынеш­ней технологической трансформации в ее взаимодействиях с экономикой и обще­ством. Прежде чем совершенствовать определение так, чтобы оно включало, по­мимо экономики, и социальные процессы, я думаю, было бы полезно в качестве путеводителя в предстоящем нам путешествии по путям социальной трансформа­ции наметить те черты, которые составляют сердце информационно-технологической парадигмы. Взятые вместе, они составляют фундамент информа­ционного общества.

Первая характеристика новой парадигмы состоит в том, что информация является ее сырьем: перед нами технологии для воздействия на информацию, а не просто информация, предназначенная для воздействия на технологию, как было в случае предшествующих технологических революций.

Вторая черта состоит во всеохватности эффектов новых технологий. По­скольку информация есть интегральная часть всякой человеческой деятельности, все процессы нашего индивидуального и коллективного существования непосред­ственно формируются (хотя, разумеется, не детерминируются) новым технологи­ческим способом.

Третья характеристика состоит в сетевой логике любой системы или сово­купности отношений, использующей эти новые информационные технологии. По­хоже, что морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности взаимо­действий и к непредсказуемым моделям развития, возникающим из творческой мощи таких взаимодействий. Эта топологическая конфигурация — сеть — может быть теперь благодаря новым информационным технологиям материально обеспе­чена во всех видах процессов и организаций. Без них сетевая логика была бы слишком громоздкой для материального воплощения. Однако эта сетевая логика нужна для структурирования неструктурированного при сохранении в то же время гибкости, ибо неструктурированное есть движущая сила новаторства в человече­ской деятельности.

Четвертая особенность, связанная с сетевым принципом, но явно не при­надлежащая только ему, состоит в том, что информационно-технологическая пара­дигма основана на гибкости. Процессы не только обратимы; организации и инсти­туты можно модифицировать и даже фундаментально изменять путем перегруппи­ровки их компонентов. Конфигурацию новой технологической парадигмы отлича­ет ее способность к реконфигурации — решающая черта в обществе, для которого характерны постоянные изменения и организационная текучесть. Поставить пра­вила с ног на голову, не разрушая организацию, стало возможным, так как матери­альную базу организации теперь можно перепрограммировать и перевооружить. Однако мы должны воздержаться от ценностного суждения. Хотя физики и мате­матики могут не согласиться с некоторыми из этих высказываний, основная мысль Келли интересна: существует конвергенция между эволюционной топологией жи­вой материи, открытой природой все более сложного общества и интерактивной логикой новых информационных технологий.

Гибкость может быть освобождающей силой, но может нести и репрессив­ную тенденцию, если те, кто переписывает правила, всегда у власти. Как писал Мулген: «Сети созданы не просто для коммуникации, но и для завоевания пози­ций, для отлучения от сети». Существенно, таким образом, сохранять дистанцию между оценкой возникновения новых социальных форм и процессов, индуциро­ванных и допускаемых новыми технологиями, и экстраполяцией потенциальных последствий таких событий для общества и людей: только конкретный анализ и эмпирические наблюдения смогут определить исход взаимодействия между новы­ми технологиями и возникающими социальными формами. Существенно также идентифицировать логику, встроенную в новую технологическую парадигму.

Затем, пятая характеристика этой технологической революции — это рас­тущая конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе, в которой старые, изолированные технологические траектории становятся буквально неразличимыми. Так, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электро­ника и компьютеры интегрированы теперь в информационных системах. В бизне­се, например, существует и еще некоторое время будет существовать различие между производителями чипов и программистами. Но даже такая дифференциация размывается растущей интеграцией фирм в стратегических союзах и совместных проектах, так же, как и встраиванием программного обеспечения в микропроцес­соры. Более того, в терминах технологической системы один элемент невозможно представить без другого: микрокомпьютеры определяются в основном мощностью чипов, а проектирование и параллельная обработка микропроцессоров зависят от архитектуры компьютеров. Телекоммуникации являются ныне только одной из форм обработки информации; технологии передачи и связи одновременно все ши­ре диверсифицируются и интегрируются в одной и той же сети, где оперируют компьютеры.

Технологическая конвергенция все больше распространяется на растущую взаимозависимость между биологической и микроэлектронной революциями как материально, так и методологически. Так, решающие успехи в биологических ис­следованиях, такие, как идентификация человеческих генов или сегментов челове­ческой ДНК, могут продвигаться вперед только благодаря возросшей вычисли­тельной мощи. Использование биологических материалов в микроэлектронике, хотя еще очень далекое от широкого применения, в 1995 г. уже находилось на экс­периментальной стадии. Леонард Эдлмен, специалист по компьютерам универси­тета Южной Калифорнии, использовал синтетические молекулы ДНК и с помощью химической реакции заставил их работать согласно комбинирующей логике ДНК в качестве материальной базы для вычислений. Хотя исследованиям предстоит еще долгий путь к материальной интеграции биологии и электроники, логика биологии (способность к самозарождению непрограммированных когерентных последова­тельностей) все чаще вводится в электронные машины. Передовой отряд роботехники — это область роботов, обучающихся с использованием теории нейросетей. Так, в лаборатории нейросетей в Испре (Италия), принадлежащей Объединенному исследовательскому центру Европейского Союза, специалист по компьютерам Хосе Миллан на протяжении уже многих лет пытается выработать у двух роботов способность к самообучению в надежде, что в ближайшем будущем они найдут себе хорошую работу в таких областях, как манипуляции с радиоактивными мате­риалами на ядерных установках. Продолжающаяся конвергенция между техноло­гически различными областями информационной парадигмы проистекает из общей логики генерирования информации, логики, которая наиболее очевидна в работе ДНК и в природной эволюции и все чаще копируется в самых передовых инфор­мационных системах, по мере того как чипы, компьютеры и программное обеспе­чение достигают новых границ скорости, объема памяти и гибкой обработки ин­формации из множества источников. Несмотря на то, что репродуцирование чело­веческого мозга с его миллиардами цепей и непревзойденной способностью к ре-комбинированию остается научной фантастикой, границы информационной мощи нынешних компьютеров преодолеваются из месяца в месяц.

Из наблюдений над такими экстраординарными изменениями в наших ма­шинах и знании жизни и из помощи, предоставляемой этими машинами и этим знанием, возникает более глубокая технологическая трансформация: трансформа­ция категорий, в которых мы осмысливаем все процессы. Историк технологии Брюс Мазлиш предлагает сделать «признание, что биологическая эволюция чело­века, ныне наиболее хорошо понимаемая в терминах культуры, заставляет челове­чество — нас с вами — осознать, что инструменты и машины неотделимы от эво­люционирующей человеческой природы. Она также требует от нас уразуметь, что развитие машин, достигшее кульминации в компьютерах, делает неизбежным осознание того, что теории, полезные в объяснении работы механических изобре­тений, полезны также в понимании человеческого животного, и наоборот, ибо по­нимание человеческого мозга бросает свет на природу искусственного интел­лекта».

С иной точки зрения, основанной на модных в 1980-х гг. дискуссиях во­круг «теории хаоса», в 1990-х гг. часть ученых и исследователей сблизилась в об­щем эпистемологическом подходе, идентифицируемом кодовым словом «сложностность» (complexity). Организованный вокруг семинаров в Институте Санта Фе в Нью-Мексико (первоначально как клуб физиков высокой квалификации из Лос-Аламоса, к которому затем присоединились ученые — нобелевские лауреаты и их друзья), интеллектуальный кружок нацелен на интеграцию научного мышления (включая социальные науки) в новой парадигме. Они сосредоточили внимание на изучении возникновения самоорганизующихся структур, создающих сложность из простоты и высший порядок из хаоса через несколько уровней интерактивности между базовыми элементами происхождения процесса. Хотя в главном русле науки этот проект часто списывается со счета как неверифицируемая гипотеза, но это один из примеров попытки людей из различных областей знаний найти общую основу для «перекрестного опыления» науки и технологии в информационную эпоху. Однако этот подход, по-видимому, запрещает построение любых систем­ных, интегрирующих рамок. Сложностное мышление следовало бы рассматривать скорее как метод для понимания разнообразия, чем как объединенную метатеорию. Ее эпистемологическая ценность могла бы прийти из признания изощренно слож­ной (serendipitous) природы природы и общества. Не то, чтобы правил не сущест­вует, но правила создаются и меняются в непрерывном процессе преднамеренных действий и уникальных взаимодействий.

Информационно-технологическая парадигма эволюционирует не к своему закрытию как системы, но к своей открытости как многосторонней сети. Она могущественна и импозантна в своей материальности, адаптивна и открыта в своем историческом развитии. Всеохватность, сложность и сетевой характер являются ее решающими качествами.

Таким образом, социальное измерение информационно-технологической революции, кажется, обязано подчиняться закону отношений между технологией и обществом, предложенному несколько лет назад Мелвином Кранцбергом: «Первый Закон Кранцберга гласит: технология не хороша, не плоха и не нейтральна». Со­временная технологическая парадигма, как, возможно, никогда ранее, обладает силой проникать в самую сердцевину жизни и мысли. Но ее фактическое развер­тывание в области сознательного человеческого действия и сложная матрица взаи­модействий между технологическими силами, освобожденными человеком, и им самим — вопрос скорее исследований, чем судьбы. Теперь я приступаю к такому исследованию.