20. Постистория

Понятие философии постмодернизма, сменившее собой традиционную кон­цеп­цию истории и задающее новое видение социальных процессов, обосно­ванное:

1) отказом от линейного видения социальной динамики;

2) отказом от презумпции наличия внутренней логики истории – в общем контексте отказа от логоцентризма;

3) отказом от презумпции трансцендентального означаемого, предпола­гаю­щего в данном случае наличие автохронной социальной реальности;

4) общей постмодернистской презумпцией артикуляции настоящего как ли­шён­ного возможности новизны.

Если при переходе от традиционной культуры к классической – осевой – вектор развития представления о времени разворачивается как переход от циклической временной модели к линейной, то современный переход культуры постмодерна знаменуется радикальным отказом философии от линейной концеп­ции времени. Последний оценивается в качестве метонаррации, и в этом ка­честве подвергается десакрализации: так, в оценке Бодрийяра, «история – это наш утраченный референт, то есть наш миф». Согласно видению Джиммисона, совре­менное общество характеризуется «последовательным ослаблением историчности в нашем отношении к общественной истории». Подобная установка была зафик­сирована уже Арент: «Нить традиции оборвана, и мы не будем в состоянии вос­становить её. Что утрачено, так это непрерывность прошлого. То, с чем мы ос­тавлены, всё то же прошлое, но прошлое уже фрагментированное».

Понимание истории как линейное разворачивание событийности из прошлого в будущее, предполагающего усмотрение в последовательности событийной однозначности принудительной причинности и вытекающей из этого возможности одного, так называемого правильного прочтения события сменя­ются в постмодернизме установкой на интерпретационную плюральность нарра­тивной истории, или, как пишет Бодрийяр, «история была могучим мифом, который поддерживал одновременно возможность объективной связности причин и событий и возможные нарративные связности дискурса» – не случайно век истории это также и век романа.

Постмодернистское же видение социальной процессуальности принципиально нелинейно. По оценке Деррида, «чему не следует доверять, так это метафи­зическому концепту истории, который привязан не только к линейности, но и ко всей системе импликации (телиология, эсхатология, выявляющая и интер­претирующая аккумуляция смысла, известный тип традиционности, известный концепт преёмственности, истины и т.п.)».

Важнейшим основанием введения концепта постистории выступает для постмодернизма презумпция конца истории, получившая в постмодерне, наряду с традиционной оптимистической (конец работы – конец истории Фукуямы) и пессимистической (Хангтинтон) своими аранжировками, и сугубо нетрадицион­ную свою артикуляцию. Речь идет именно об отказе от линейного сознания вре­мени, предполагающего понятия минувшего и грядущего, и от основанного на нём линейного прочтения истории как необратимо развернутой из прошлого че­рез настоящее в будущее. Как пишет Лиотар, «сегодня мы можем наблюдать своеобразный упадок доверия, которое западный человек на протяжении пос­ледних двух столетий питал к принципу всеобщего прогресса человечества. Не существует позитивной ориентации, которая могла бы открыть перед нами ка­кую-то новую перспективу (именно линейную перспективу, а не панораму жизни в её стереофонии)».

Постмодерн осознает себя как пост-современность, процессуальность, которая разворачивается после времени: по оценке Кожева, «как бы то ни было, история закончена». Разворачивая процессуальность своего бытия в ситуацию пост­истории, современность тем самым «переписывает время», разворачивая линей­ный вектор истории и ломая его. Таким парадоксальным образом постмодер­нистская концепция конца истории фактически имеет смысл переоткрытия вре­мени. В этом плане перманентная настоящая культура постмодерна принци­пиально нелинейная.

Современная культурная прагматика описывается Лиотаром как монстр, обра­зуемый переплетением различных сетей, разнородных классов высказываний (предписывающих, перформативных, технических, оценочных и так далее). Нет никакого основания полагать, что, возможно, определить метапредложение, об­щее для всех этих языковых игр, или что временной консенсунс может охватить все метапредложения, регулирующие всю совокупность высказываний, цирку­лирующих в человеческом коллективе. В качестве предмета своего интереса ге­неа­логия постулирует не столько предусмотрительное могущество смысла, сколько случайную игру доминаций (Фуко).

И если линейной версией истории создана особая вселенная правил, предназ­наченная для того, чтобы утолить жажду насилия, своего рода интерпретативного своеволия в отношении спонтанной событийности, то согласно постмодернизму, грандиозная игра истории – вот кому подчиняются правила. Моделируемый философией постмодернизма событийный процесс подчинен терминизму прин­ци­пиально нелинейного типа. «Мир такой, как мы его знаем, в итоге не является просто фигурой, где все события стёрты для того, чтобы прорисовались пос­тепенно существенные черты, конечный смысл, первая и последняя необхо­димость, но, напротив – это мириады переплетающихся событий.

Мы полагаем, что наше настоящее опирается на глубинные интенции, на неизменные необходимости; от историков мы требуем убедить нас в этом. Но верное историческое чувство подсказывает, что мы живём без специальных разметок и изначальных координат в мириадах затерянных событий. Существование в едином пространстве не только семантически несоединимых и аксиологически взаимоисключающих друг друга сколов различных культурных тра­диций порождает невозможность единого зеркала мира. В общем контексте отказа от метафизической презумпции наличия универсально единого и раци­онально постигаемого смысла бытия постмодернистское видение истории обос­но­вана презумпция отсутствия так называемой логики истории, то есть про­граммным отказом от веры в абсолютную автономию истории как истории и философии в смысле гегельянства. Рефлексия над прошлым, по оценке Х. Райта, – это всегда, рассказ, нарратив, организованный извне посредством внесённого рассказчиком сюжета, организующим повествование.

История как таковая может мыслиться в пространстве постмодернистской философии не иначе, нежели в качестве формы словесного дискурса, жанрово варьирующегося в диапазоне от романса и трагедии до комедии и сатиры.

По определению Джеймесона, в культуре постмодерна предчувствия бу­дущего, катастрофического или спасительного, заместились ощущениями конца того или этого (конец идеологии, искусства, социального класса, кризис лени­низма, социальной демократии, общества, общества всеобщего благоденствия); взятые все вместе, они, возможно, составят то, что всё чаще обозначается постмодернизмом. В русле этой традиции смысл исторического события трактуется постмодерном следующим образом: точка совершенно уда­ленная и предшествующая всякому позитивному знанию, а именно – истина, делает возможным знание, которое, однако, вновь её закрывает, не переставая в своей болтливости не признавать её.