3. Трангрессия

Одно из ключевых понятий постмодерна, фиксирующее феномен перехода непроходимой границы, – прежде всего, границы между возможным и невоз­можным. «Трансгрессия – это жест, который обращён на предел» (Фуко), «преодоление непреодолимого предела» (Бланшо). «Согласно концепции трансгрессии, мир наличного данного, очерчивая сферу известного человеку возможного, замыкает его в своих границах, пресекая для него какую бы то ни было перспективу новизны. Этот обжитой и привычный отрезок истории лишь длит и множит уже известное; в этом контексте трансгрессия – это невозможное (если оставаться в данной системе отсчета), выход за его пределы, прорыв того, кто принадлежит наличному, вовне его.

«Однако универсальный человек, вечный, всё время совершающий себя и всё время совершенный, не может остановиться на этом рубеже» (Бланшо). Соб­ственно, Бланшо и определяет трансгрессивный шаг именно как решение, ко­торое «выражает невозможность человека остановиться, пронзает мир, завершая себя в потустороннем, где человек вверяет себя какому-нибудь Абсолюту (Богу, бытию, благу, вечности), во всяком случае, изменяя себе», то есть привычным реалиям обыденного существования.

Традиционно исследуемый мистическим богословием феномен откровения, перехода в принципе непроходимой грани между горним и дольним, выступает очевидной метафорой феномена трансгрессии, которую постмодернизм мог бы почерпнуть из культурной традиции. В этом плане Батай обращается к анализу феномена религиозного экстаза (трансгрессивного выхода субъекта за пределы обыденной психической нормы) как феноменологического проявления трансгрессивного прорыва к Абсолюту.

Традиционной сферой анализа выступает для философии постмодернизма также синоним смерти, понимаемый в качестве трансгрессивного перехода. Столь же значимой для постмодерна предметностью, на которую была спроецирована идея трансгрессии, был феномен безумия, детально исследованный в постмодернизме как в концептуальном (анализ Фуко, Делёза и Гваттари), так и в сугубо литературном (романы Батая) планах.

Спецификацией этой общей ситуации выступает ситуация запрета, когда некий предел мыслится в качестве непереходимого в силу своей табуированности в той или иной культурной традиции. В данном контексте Батай формулирует ситуацию праздника, функционально аналогичного моделируемым М.М.Бах­тиным «карнавалу». Эта ценность, то есть табуированный запретный плод, про­ступает в празднествах, в ходе которых позволено и даже требуется то, что обычно запрещено. Во время праздника именно трансгрессия придает ему чу­десный и божественный вид.

В связи с этим, той сферой, на которой механизм трансгрессии проецируется постмодернистской философией, с самого начала выступает сфера сексуальности. Будучи далекой от естественно-научной терминологии, концепция трансгрессии, тем не менее, несёт в своем содержанием идеи, фиксирующей механизм нелинейной эволюции, которые зафиксированы синергетикой. Прежде всего, речь здесь идет о возможности формирования принципиально новых, то есть не детерменированных наличным состоянием системы, эволюционных перспектив. Сущностным моментом трансгрессивного акта выступает именно то, что он нарушает линейность процесса.

Трансгрессия, по Бланшо, соответственно и означает то, что радикальным образом – вне направленности. В этом отношении концепция трансгрессии ра­дикально порывает с презумпцией линейно понятой преёмственности. Открывая наряду с традиционными возможности отрицания и утверждения в логике типа «да» и «нет» – возможность так называемого непозитивного утверждения, как пишет Фуко, «фактически речь не идёт о каком-то всеобщем отрицании, речь идёт об утверждении, которое ничего не утверждает, полностью порывая с переходностью».

Открываемый трансгрессивным прорывом новый горизонт является подлинно новым в том смысле, что по отношению к предшествующему состоянию не является вытекающим из него, очевидным и единственным следствием. Напро­тив, новизна в данном случае обладает по отношению ко всему предшест­вую­щему статусом энергии отрицания: открываемый в акте трансгрессии горизонт определяется по Бланшо как возможность, предстающая после осуществления всех возможных возможностей, которая низвергает все предыдущие или тихо их устраняет.

В этой системе отсчёта Батай называет этот феномен краем возможного, медитацией, жгучим опытом, который не придаёт значения установленным извне границам, опытом-пределом.

Пример, видеоролик «Эти глаза напротив».

Кроме того, постмодернизм однозначно связывает акт трансгрессивного пере­хода с фигурой скрещения различных версий эволюции, что может быть оценено как аналог бифуркационного ветвления. Например, Фуко фиксирует транс­грес­сивный переход как «причудливое скрещение фигур бытия, которое вне его не знает существования».

Трансгрессия есть воистину опыт не небытия, но становления. Данный пово­рот (говоря словами Пригожина, – «от существующего к возникающему») фик­сируется философией постмодернизма абсолютно эксплицитно: как пишет Фуко, «философия трансгрессии извлекает на свет отношения конечности к бытию, это момент предела, который антропологическая мысль со времени Канта обозначала лишь издали, извне, на языке диалектики».

Связанность опыта трансгрессии с невозможным вообще не позволяет, по оценке Деррида, интерпретировать его в качестве опыта применительно к действительности. «То, что намечается как внутренний опыт, не есть опыт, поскольку не соответствует никакому присутствию, никакой исполненности, это соответствует лишь невозможному, которое испытывается им в муке».

Попытка помыслить трансгрессивный переход уводит сознание «в область недостоверности, то и дело ломающихся достоверностей, где мысль сразу теря­ется, пытаясь их схватить» (Фуко). Очевидно, что в данном случае речь фактически идёт о том, что сложившиеся линейные матрицы при постижении мира оказываются несостоятельными, в отсутствие адекватной (нелинейной) парадигмы мышления субъект не способен осмыслить ситуацию моментального перехода своего бытия в радикально новое и принципиально непредсказуемое состояние иначе как незнание.

Подобно тому, как синергетическая рефлексия фиксирует, что мы находимся на пути к новому синтезу, новой концепции природы, точно так же и Фуко полагает, что, может быть, наступит день, и этот опыт, опыт трансгрессии, покажется столь же решающим для нашей культуры, столь же укоренённым в её почве, как это было в диалектической мысли с опытом противоречия.

4. Эон

Понятие древнегреческой и современной философии (от греческого – «век»).

В античности обозначало век, путь жизни, время в ипостаси течения жизни человека и живых существ. В традициях раннего христианства эон приобретает новое значение – «мир». Но мир в его временном историческом развертывании, в соответствии с парадигмой, постулирующей вынесение смысла истории за пределы наличного исторического времени.

У Борхеса, например, в описании Вавилонской лотереи (если лотерея является интенсификацией случая, периодическим введением хаоса в космос, то есть миро­порядок), то не лучше ли, чтобы случай участвовал во всех этапах розыгрыша, а не только в одном?

Разве не смехотворно, что случай присуждает кому-то смерть, а обсто­ятель­ства этой смерти – секретность или гласность, срок ожидания в один год или в один час – не подвластны случаю? В действительности число ветвлений беско­неч­но, ни одно решение не является окончательным, все они разветвляются, порождают другие.

Невежда предположит, что бесконечные жеребьевки требуют бесконечного вре­мени. На самом деле достаточно того, чтобы время поддавалось бесконечному делению, как учит знаменитая задача о состязании с черепахой.

Очевидна проблема в этом рассказе Борхеса – какому же именно времени не нужна бесконечность, а достаточно лишь быть бесконечно делимым?

Согласно Делёзу, по существу неограниченное прошлое и будущее, собираю­щее на поверхности бестелесные события и эффекты – суть эон, в отличие от всегда ограниченного настоящего, измеряющего действие тел как причин и состояния их глубинных мыслей – хронос.

По мнению Делёза, величие мыслей стоиков и состоит в их идее о том, что такие противоречия времени, как совокупность изменчивых настоящих и как бы бесконечного разделения на прошлое и будущее одновременно необходимы и взаимно исключаемы. С точки зрения Делёза, «в одном случае настоящее – это всё, прошлое и будущее указывают только на относительную разницу между двумя настоящими: одно имеет малую протяженность, другое сжато и наложено на большую протяженность. В другом случае настоящее – это ничто, чисто математический момент, бытие разума, выражающее прошлое и будущее, на которое оно разделено. Именно этот момент без толщины и протяжения разделяет каждое настоящее на прошлое и будущее.

Эон – это прошлое-будущее, которое в бесконечном делении абстрактного момента безостановочно разлагается в обоих смысловых направлениях, сразу и всегда уклоняется от настоящего.

Есть два времени: одно составлено только из сплетающихся настоящих, а другое постоянно разлагается на растянутое прошлое и будущее. Одно имеет всегда определенный вид, оно либо активно, либо пассивно, другое вечно, вечный инфинитив, вечно нейтрально. Одно циклично, оно измеряет движение тела, зависит от материи, которая ограничивает и заполняет его, другое – чистая прямая линия на поверхности, бестелесная и безграничная пустая форма времени, независимая от всякой материи.

Эон – это место бестелесных событий и атрибутов, отличающихся от качеств. Каждое событие в эоне – меньше наимельчайшего отрезка в хроносе. Но при этом же оно больше самого большого делителя хроноса, а именно – полного цикла. Бесконечно разделяясь в обоих смыслах и направлениях сразу, каждое событие пробегает весь эон и становится соразмерным по длине в обоих смыслах и направлениях.

Эон – прямая линия, прочерченная случайной точкой, чистая пустая форма времени, освободившаяся от телесного содержания настоящего. Каждое событие адекватно всему эону, каждое событие коммуницирует со всеми другими и все вместе они формируют одно Событие – событие эона, где они обладают вечной истиной. В фильме «Выкидыш» каждый кадр – эон, каждый эпизод – эон, и весь фильм – эон.

В этом тайна события. Оно существует на линии эона, но не заполняет её. Вся линия эона пробегается вдруг непрестанно скользящим вдоль этой линии и всегда проскакивающим мимо своего места. Только хронос заполняется положениями вещей и движениями тел, которым он дает меру. Будучи пустой и развернутой формой времени, он делит до бесконечности то, что преследует его, никогда не находя в нём пристанище – событие всех событий.