3.4.2 Культура, организации и институты: азиатские деловые сети и государство развития

Восточно-азиатская экономическая организация, без сомнения, наиболее успешная в мировой конкуренции последней трети XX в., основана на деловых сетях, как формальных, так и неформальных. Но имеются значительные различия между тремя культурными областями, где возникли эти сети. По выражению Николь Бигтарт и Гэри Гамильтон, в сетевых японских фирмах действует общинная логика, в корейских фирмах - патримониальная логика, а в тайваньских фирмах - патрилинейная логика⁹³.

Подобия и различия между восточно-азиатскими деловыми сетями можно проследить до культурных и институциональных характеристик этих обществ.

Три культуры столетиями смешивались между собой, будучи глубоко пропитаны философско-религиозными ценностями конфуцианства и буддизма в различных национальных разновидностях⁹⁴. Относительная изоляция от других областей мира вплоть до XIX в. подкрепила их специфичность. Главной социальной единицей была семья, а не индивид. Лояльность принадлежала семье, и договорные обязательства по отношению к другим индивидам были подчинены семейному "естественному праву". Образование является центральной ценностью как для социальной карьеры, так и для личного успеха. Доверие и репутация считаются наиболее ценными качествами, и в случае неудачи на людей обрушиваются самые суровые санкции⁹⁵.

Хотя обоснование организационных форм культурными характеристиками представляется иногда слишком неопределенным аргументом, поскольку ему недостает специфичности, должно казаться, что общность сетевых форм в Восточной Азии можно отнести к этим общим культурным чертам. Если единица экономической сделки - не индивид, права собственности уступают первое место семейным правам, и если иерархия обязательств структурирована по линиям взаимного доверия, стабильные сети должны быть основаны на базе такого доверия,-в то время как с внешними по отношению к этим сетям агентами не будут обращаться на рынке одинаково.

Но если культура благоприятствует общности сетевых деловых структур, институты, по-видимому, объясняют их существенное различие, одновременно усиливая их сетевую логику. Фундаментальное различие между тремя культурами касается роли государства, как исторически, так и в процессе индустриализации. Во всех случаях государство перехватывало права гражданского общества: торговая и индустриальная элита попала под руководство государства, то благосклонное, то репрессивное. Но в каждом случае государство было исторически иным и играло разную роль. В этой точке аргументации я должен провести разграничение между ролью государства в истории и функционированием современного "государства развития"⁹⁶. 

В недавней истории существенное различие наблюдалось между японским государством⁹⁷ и китайским государством⁹⁸. Японское государство сформировало не только Японию, но также - под своим колониальным господством - Корею и Тайвань⁹⁹. Начиная с периода Мейдзи оно было агентом авторитарной модернизации, но работало через посредство и с помощью основанных на кланах деловых групп (дзайбацу), некоторые из которых (Мицуи, например) можно проследить вглубь истории вплоть до торговых домов, связанных с могущественными феодальными властителями¹⁰⁰. Японское имперское государство установило современную островную технократию, которая отточила свое мастерство в процессе подготовки японской военной машины (непосредственным предшественником Mill было Министерство вооружений - ядро японской военной промышленности)¹⁰¹. Только когда мы введем в употребление это особое институциональное обрамление, мы ясно поймем воздействие культуры на организации. Например, Гамильтон и Биггарт показывают институциональную основу культурного объяснения, которое обычно дают японскому созданию консенсусов в трудовом процессе через понятие Wa, или гармонии. Wa стремится к интеграции с мировым порядком путем подчинения индивида групповой практике. Но Биггарт и Гамильтон отказываются принять прямое определение практики японского менеджмента, как культурного выражения Wa. Они утверждают, что такое организационное устройство проистекает из индустриальной системы, поощряемой и навязываемой государством. Применение индустриальной системы находит поддержку в элементах традиционной культуры, строительных материалах, с которыми институты работают, чтобы создать организации. Как они пишут, цитируя Сейла, "японское правительство не стоит вне общности или над общностью, это скорее место, где заключаются сделки IVa"¹⁰². Так, деловые группы в Японии, как исторически сложилось в областях японского влияния, имеют тенденцию к. вертикальной организации вокруг основной корпорации с прямым доступом к государству.

Китайское государство совсем иначе относилось к бизнесу, особенно к бизнесу в южном Китае, основном источнике китайского предпринимательства. Как в последние десятилетия имперского государства, так и в краткий период гоминдановского государства в Китае, бизнес был одновременно объектом преследования и покровительства, на него смотрели скорее как на источник дохода, чем как на двигатель богатства. И это вело, с одной стороны, к вредной практике чрезмерного налогообложения и отсутствию поддержки индустриализации; с другой стороны, к фаворитизму для некоторых деловых групп, что нарушало правила конкуренции. Реакция на это состояние дел заставила китайский бизнес держаться от государства возможно дальше; такая реакция была вызвана реальным страхом южнокитайских предпринимателей перед их северными завоевателями. Удаление от государства подчеркивало роль семьи, а также локальных и региональных связей в обрамлении деловых трансакций - тенденция, которая, как показывает Гамильтон, может быть прослежена вплоть до династии Цин¹⁰³. 

Без надежного государства, вынуждающего к соблюдению прав собственности, вам не нужно быть конфуцианцем, чтобы доверять скорее своим родным, чем юридическому контракту на бумаге. Довольно важно то обстоятельство, что именно активное вмешательство государства на Западе, вынуждающее к соблюдению прав собственности, как показал Норт¹⁰⁴, а не отсутствие государственного вмешательства стало решающим фактором в организации экономической деятельности по линии рыночных сделок между свободными индивидуальными агентами. Когда государство не действует с целью создания рынка, как в Китае, семьи делают это за свой счет, обходя государство и встраивая рыночные механизмы в социально сконструированные сети.

Но динамическая конфигурация восточно-азиатских деловых сетей, способная включиться в глобальную экономику, сложилась во второй половине XX в. под решающим воздействием того, что Чалмерс Джонсон назвал государством развития (developmental state)¹⁰⁵. Чтобы распространить эту фундаментальную концепцию, вытекающую из проведенного Джонсоном исследования роли МГТ1 в японской экономике, на более широкий опыт восточно-азиатской индустриализации, я использовал в моей работе несколько модифицированное определение государства развития¹⁰⁶. Государство является государством развития, когда оно устанавливает как принцип легитимности способность продвигать и поддерживать развитие, понимая под развитием комбинацию стабильно высоких темпов экономического роста и структурных изменений в экономической системе, как у себя дома, так и в своих отношениях с международной экономикой. Однако это определение будет вводить в заблуждение, если мы не уточним значение легитимности в данном историческом контексте. Большинство теоретиков политики остаются пленниками эт-ноцентричной концепции легитимности, связанной с демократическим государством. Не все государства пытались укоренить свою легитимность в консенсусе с гражданским обществом. Принцип легитимности может осуществляться от лица общества, как оно есть в случае демократического государства или во имя социетального проекта, государства как самозванного интерпретатора "исторических нужд" общества (государство как социальный "авангард", в ленинистской традиции). Когда такой социетальный проект включает фундаментальную трансформацию социального порядка, я говорю о нем как о революционном государстве, основанном на революционной легитимности, безотносительно к степени интернализации такой легитимности подданными. Примером может служить коммунистическое партийное государство. Когда социетальные цели государства достигаются с соблюдением более широких параметров социального порядка (хотя не обязательно специфической социальной структуры, например, аграрного общества), я рассматриваю его как государство развития. Историческое выражение этого социетального проекта в Восточной Азии приняло форму утверждения национальной идентичности и национальной культуры, строя или перестраивая нацию, как силу в мире, в данном случае посредством повышения экономической конкурентоспособности и социоэкономических улучшений. В конечном счете, для такого государства экономическое развитие есть не цель, но средство осуществления националистического проекта, преодоления последствий материального разрушения и политического поражения после крупной войны, или, в случае Гонконга и Сингапура, перерезания связей с своей культурной и экономической средой (коммунистический Китай, независимая Малайзия). Вместе с рядом исследователей¹⁰⁷ я эмпирически подтвердил в нескольких работах, что у истоков подъема азиатско-тихоокеанских экономик лежит националистический проект государства развития. Теперь это является общепризнанным в случае Японии, Кореи и Сингапура. Имеются кое-какие споры на этот предмет в случае Тайваня, хотя и он, кажется, совпадает с моделью¹⁰⁸. Я вызвал некоторое удивление аудитории, когда распространил анализ на Гонконг, хотя и с должными уточнениями¹⁰⁹.

Невозможно вдаваться в эмпирические детали этих дебатов в рамках данной книги, это увело бы анализ азиатского бизнеса слишком далеко от сути данной главы, а именно, от возникновения сетевого предприятия как превалирующей организационной формы в информационной экономике. Но ради аргументации полезно показать соответствие между характеристиками государственного вмешательства в каждом восточно-азиатском контексте и разнообразием сетевых форм деловой организации.

В Японии правительство направляет экономическое развитие, давая бизнесменам советы относительно ассортимента выпускаемой продукции, экспортных рынков, технологии и организации труда¹¹⁰. Оно опирается в своем руководстве на мощные налоговые и финансовые меры, а также на избирательную поддержку стратегических программ НИОКР. В ядре правительственной индустриальной политики была (и остается) деятельность Министерства внешней торговли и промышленности (МГП), которое периодически разрабатывает "прогнозы" траектории развития японской экономики и определяет меры промышленной политики, которые необходимы для желательного продвижения по этой траектории. Основной механизм обеспечения того чтобы частный бизнес в общем следовал политике правительства, опирается на финансирование. Японские корпорации сильно зависят от банковских займов. Кредит направляется банкам каждой главной деловой сети Центральным банком Японии по инструкциям от Министерства финансов при координации с MITI. В то время как МГП принимает на себя ответственность за стратегическое планирование, реальной властью в японском правительстве всегда обладало Министерство финансов. Кроме того, большая часть кредитных фондов приходит от почтовых сбережений, массового источника доступных финансов, контролируемого Министерством почт и телекоммуникаций. MITI нацеливало специфические отрасли на их конкурентный потенциал и обеспечивало ряд стимулов, таких, как налоговые льготы, субсидии, рыночная и технологическая информация, поддержка НИОКР и обучение персонала. Вплоть до 1980-х годов МГП также проводило в жизнь протекционистские меры, изолируя конкретные отрасли от мировой конкуренции до тех пор, пока они не окрепнут. Такая долгосрочная практика создала протекционистскую инертность, которая до некоторой степени пережила формальную отмену ограничений свободной торговли.

Вмешательство правительства Японии в экономику строится на автономии государства vis-a-vis бизнеса и в большой степени - vis-a-vis политической партийной системы, несмотря на то, что консервативная Либерально-демократическая партия правила без соперников вплоть до 1993 г. Рекрутирование бюрократии высшего уровня на основе заслуг, чаще всего из выпускников Токийского университета, особенно из его юридической школы, и всегда из элитных университетов (Киото, Хитоцубаши, Кейо и т.д.), обеспечивает плотную социальную сеть высокопрофессиональных, хорошо обученных и, по большей части, аполитичных технократов, которые составляют фактическую правящую элиту современной Японии. Кроме того, только около 1% этих бюрократов высшего уровня достигают вершины иерархии. Другие на поздних стадиях карьеры переходят на хорошо оплачиваемую работу в институты полугосударственного сектора, в корпорации или в главные политические партии, обеспечивая таким образом распространение ценностей бюрократической элиты среди политических и экономических агентов, которые несут ответственность за осуществление правительственного стратегического видения национальных интересов Японии.

Эта форма государственного вмешательства, основанная на консенсусе, стратегическом планировании и рекомендациях, в основном определяет организацию японского бизнеса в сетях и особую структуру таких сетей. Без механизма централизованного планирования распределения ресурсов японская индустриальная политика может быть эффективной, только если сам бизнес прочно организован в иерархических сетях, которые могут осуществлять руководящие указания MITI. Эти координирующие механизмы имеют совершенно конкретные выражения. Одно из них - шачо-каи, или ежемесячные совещания, которые сводят вместе президентов компаний, составляющих ядро крупной межрыночной сети. Эти совещания дают возможность добиться социальной спаянности в сетях в дополнение к директивам, которые передаются правительством по формальным или неформальным каналам. Фактически, структура сети также отражает тип правительственного вмешательства; финансовая зависимость от одобренных правительством займов определяет стратегическую роль главного банка (или банков) сети; международные торговые ограничения или стимулы проводятся через канал общей торговой компании каждой сети, которая работает как системный интегратор между членами сети, а также между сетью и MITI. Таким образом, для фирмы нарушение правительственной индустриальной политики равносильно исключению самой себя из сети, равносильно тому, чтобы быть отрезанной от доступа к финансированию, технологии и импортно-экспортного лицензирования. Японское стратегическое планирование и централизованная сетевая структура японского бизнеса - это только два лица одной и той же экономической организации.

Связь между правительственной политикой и деловой организацией еще более очевидна в случае Республики Корея¹¹¹. Однако надо отметить, что в 1950-х годах "государство развития" не было типичным для Кореи. После войны диктатура Ли Сын Мана была коррумпированным режимом, попросту играющим роль вассального правительства Соединенных Штатов. Только националистический проект режима Пак Чжон Хи после военного переворота 1961 г. осуществил процесс индустриализации и конкуренции в мировой экономике, предпринятой корейским бизнесом от лица нации и под строгим руководством государства. Правительство Пака нацеливалось на создание эквивалента японских дзайбацу на базе существующих крупных корейских компаний, но, поскольку получившиеся в результате сети были созданы под государственным принуждением, они были еще более централизованными и авторитарными, чем их японские предшественницы. Чтобы достичь цели этого проекта, корейское правительство закрыло внутренний рынок для международной конкуренции и практиковало политику замещения импорта. Как только корейские фирмы начали работу, оно нацелилось на повышение их конкурентоспособности и благоприятствовало их экспортоориентированной стратегии по траектории растущих капиталоемких и технологоемких отраслей со специфическими целями, очерченными в пятилетних экономических планах, установленных Советом экономического планирования, мозгом и двигателем корейского экономического "чуда". По замыслу корейских военных, чтобы быть конкурентоспособными, корейские фирмы должны быть сконцентрированы в больших конгломератах. Их принуждали к этому через правительственный контроль банковской системы и экспортно-импортных лицензий. И кредит, и лицензии давались фирмам избирательно, на условии присоединения к чеболу, поскольку правительственные привилегии отдавались центральной фирме чебола (которая принадлежала семье). От бизнеса также открыто требовали финансировать правительственную политическую деятельность, а также платить наличными за любые особые услуги, полученные от чиновников высшего уровня, обычно военных. Чтобы принудить к соблюдению строгой деловой дисциплины, правительство Пака оставило за собой контроль над банковской системой. Так, в отличие от Японии, корейский чебол не был финансово независим вплоть до 1980-х годов. Политика в сфере труда также формировалась индуцированным военными авторитаризмом и профсоюзами, находящимися непосредственно под контролем правительства, которое хотело быть уверенным, что профсоюзы будут избавлены от любого коммунистического влияния. Эта политика привела к жестоким репрессиям против любых независимых рабочих организаций, разрушив таким образом возможность построения консенсуса в трудовом процессе корейской промышленности ¹¹². Военно-государственное происхождение чеболов, несомненно, оказало большее влияние на формирование авторитарного и патрилинейного характера корейских деловых сетей, чем конфуцианская традиция сельской Кореи¹¹³.

Взаимодействие между государством и бизнесом является намного более сложным в случае китайских семейных фирм, укоренившихся в вековом недоверии к правительственному вмешательству. И все же правительственное планирование и политика были решающим фактором экономического развития Тайваня ¹¹⁴. Мало того что Тайвань имеет крупнейший сектор государственных предприятий в капиталистическом Азиатско-тихоокеанском регионе (объем которого составлял почти 25% ВВП вплоть до конца 1970-х годов), но правительственное руководство еще было формализовано в последовательных четырехлетних экономических планах. Как и в Корее, контроль над банками и экспортно-импортными лицензиями был главным инструментом осуществления правительственной экономической политики, также основанной на комбинации политики замещения импорта и экспортоориентированной индустриализации. Однако, в отличие от Кореи, китайские фирмы не зависели в первую очередь от банковских кредитов, но, как отмечалось выше, опирались на семейные сбережения, кредитные кооперативы и неформальные рынки капитала, по большей части автономные от правительства. Таким образом, малые и средние предприятия процветали за собственный счет и основали горизонтальные, базирующиеся на семейных связях сети, которые я описал. Мыслящие люди гоминдановского государства, извлекшие уроки из своих исторических ошибок в Шанхае 1930-х годов, должны были создавать на фундаменте этих динамичных сетей маленьких предприятий, многие из которых находились на сельских окраинах урбанизированных районов, разделение сельского хозяйства и ремесленного промышленного производства. Однако сомнительно, что эти мелкие предприятия были бы способны конкурировать на мировых рынках без решающей стратегической поддержки государства. Такая поддержка приняла три главные формы:

а) субсидирование здравоохранения и образования, общественной инфраструктуры и перераспределение дохода на базе радикальной аграрной реформы; б) привлечение иностранного капитала за счет налоговых стимулов и установление первых в мире зон экспортоориентированного производства, обеспечивая таким образом связи, субподряды и улучшение стандартов качества для тайваньских фирм и рабочих, которые входили в контакт с иностранными компаниями; в) решительная правительственная поддержка НИОКР, переноса технологий и их распространения. Этот последний пункт был особенно важным для того, чтобы позволить тайваньским фирмам взбираться по лестнице технологического разделения труда. Например, процесс распространения передовой электронной технологии, позволивший расширяться самому динамичному сектору тайваньской промышленности в 1980-х годах - клонированному производству персональных компьютеров, был непосредственно организован правительством в 1960-х годах¹¹⁵. Правительство приобрело лицензию на технологию проектирования чипов RSA вместе с обучением китайских инженеров американской компанией. Опираясь на этих инженеров, правительство создало государственный исследовательский центр, ETRI, который держался на уровне мировой электронной технологии, с упором на ее коммерческие применения. По указанию правительства ETRI организовало семинары предприятий, чтобы бесплатно распространять технологию, которую оно создавало, среди тайваньских мелких фирм. Кроме того, инженеров ETRI поощряли оставлять институт после нескольких лет работы в нем и обеспечивали им правительственное финансирование и технологическую поддержку, чтобы они могли начать собственный бизнес. Таким образом, несмотря на то, что в более традиционных отраслях на Тайване поддержка правительства была менее прямой, чем в южной Корее или Японии, характерно то обстоятельство, что между правительством и деловыми сетями было построено продуктивное взаимодействие: сети продолжали оставаться семейными и относительно маленькими по размеру состоящих в них фирм (хотя на Тайване имеются также крупные индустриальные группы, например Tatung), а правительственная политика брала на себя координацию и функции стратегического планирования, когда таким сетям было необходимо расширить и улучшить охват и диапазон своей деятельности в продуктах, процессах и на рынках.

Случай Гонконга является более сложным, но результат не слишком отличается от изложенных выше¹¹⁶. Основа экспортоориентированной индустриальной структуры Гонконга была заложена малыми и средними предприятиями, родившимися главным образом из семейных сбережений, начиная с 21 семьи промышленников, которые эмигрировали из Шанхая после коммунистической революции. Но колониальное правительство нацеливалось на превращение Гонконга в витрину успешного осуществления британского благожелательного колониализма и в этом процессе пыталось также сделать территорию самодостаточной в своих финансах, чтобы снять давление в пользу деколонизации со стороны лейбористской партии дома, в Англии. Для этого за идеологическим экраном "позитивного невмешательства" (с охотой принимаемым Милтонами Фридманами этого мира) гонконгские "кадеты", кадровые гражданские служащие Британской колониальной службы, ввели активную политику развития, отчасти следуя плану, отчасти - случаю¹¹⁷. Они строго контролировали распределение квот на экспорт текстиля и одежды согласно конкурентоспособности фирм. Они построили сеть правительственных институтов (Центр производительности. Торговый совет и т. д.) для распространения информации о рынках, технологии, менеджменте и другой критически важной информации через сети мелких предприятий, таким образом совершенствуя координирующие и стратегические функции, без которых такие сети никогда не были бы способны достичь рынков Соединенных Штатов и стран Британского Содружества. Гонконгские "кадеты" осуществили программу жилищного строительства - крупнейшую в мире, если судить по доле населения, которая стала жить во вновь построенных квартирах (позже Гонконг уступил место Сингапуру, воспользовавшемуся опытом Гонконга). Результатом этой программы была не только низкая квартирная плата (интегральная часть данной программы); для тысяч предпринимательских "фабрик", функционирующих в жилых высотных зданиях (прозванных "квартирными фабриками"), субсидии программы существенно понизили трудовые затраты, а страховочная сетка, которую программа обеспечивала, сделала возможным для рабочих начинать собственные предприятия без существенного риска (в среднем семь стартов перед успехом). На Тайване сельское жилье и семейный участок земли, являющиеся результатом устойчивости фермерства в промышленных районах, были механизмом безопасности, обеспечивающим возможность перехода из категории самозанятых (self-employment) в категорию оплачиваемых работников и обратно¹¹⁸. В Гонконге функциональным эквивалентом была государственная жилищная программа. В обоих случаях сети мелких предприятий могли возникать, исчезать и снова возникать в иной форме, поскольку имелась страховочная сеть, предоставляемая семейной солидарностью и особой колониальной версией "государства всеобщего благосостояния"¹¹⁹.

Подобные же формы связи между поддерживающим правительством и семейными деловыми сетями, по-видимому, возникают в процессе экспортоориентированной индустриализации в Южном Китае в 1990-х годах¹²⁰. Кроме того, гонконгские и тайваньские промышленники нашли контакты с региональными сетями своих родных деревень в провинциях Гуандун и Фукиен, создавая филиалы и устанавливая субподрядчиков, чтобы перенести в оффшор низший слой своего производства (например, обувь, пластики или потребительскую электронику). Такие производственные сети могут существовать только на основе поддержки провинциальных и местных правительств, которые обеспечивают необходимую инфраструктуру, принуждают к дисциплине труда и действуют как посредники между менеджментом, рабочей силой и экспортными фирмами. Заключая свою пионерную исследовательскую работу о тайваньских производственных инвестициях в Южном Китае, Синг пишет:

"Новая модель прямых иностранных инвестиций в быстро индустриализирующиеся регионы Китая характеризируется доминирующей ролью, которую играют мелкие и средние инвесторы, и их сотрудничеством с местными властями низкого уровня в новых производственных точках. Институциональная основа, которая поддерживает и повышает гибкость их операций, есть сетевая форма производственных и рыночных организаций, а также растущая автономия местных правительств. Столь же важно и то, что культурная близость заморских инвесторов и их местных агентов, включая местных чиновников и местных рабочих, способствует намного более гладкому и быстрому процессу установления транснациональных производственных сетей"¹²¹.

Таким образом, форма китайских деловых сетей есть также функция косвенной, тонкой, однако реальной и эффективной формы государственного вмешательства в процесс экономического развития в различных контекстах. Впрочем, процесс исторической трансформации, может быть, уже происходит по мере того, как китайские деловые сети радикально увеличили свое богатство, влияние и масштаб охвата. Довольно интересно, что они остаются семейными и их взаимосвязи, по-видимому, воспроизводят ранние формы сетей между мелкими предпринимателями. И они, разумеется, достаточно могущественны, чтобы обходить директивы правительства на Тайване, в Гонконге и других странах Юго-Восточной Азии, за исключением сильного сингапурского государства. Китайские деловые сети, поддерживая сущность своей организационной структуры и культурной динамики, достигли качественно большего размера, который позволяет им, в конечном счете, освободиться от государства¹²². Но такое восприятие ситуации может быть иллюзией, связанной с периодом исторической трансформации, поскольку на горизонте маячит постепенное установление связей между могущественными китайскими деловыми сетями и многослойной структурой материкового китайского государства. И действительно, самые прибыльные инвестиции китайского бизнеса уже имеют место в Китае. Когда такая связь будет установлена (если, конечно, она вообще будет установлена), автономия китайских деловых сетей подвергнется проверке, так же как и способность государства развития, построенного коммунистической партией, эволюционировать в форму правительства, способного направлять гибкие семейные сетевые предприятия без насильственного подчинения. Если такое стечение обстоятельств произойдет, то весь мировой экономический ландшафт будет преобразован.

Таким образом, наблюдения над восточно-азиатскими деловыми сетями показывают культурные и институциональные источники таких организационных форм как в их общих чертах, так и в значительных различиях. Вернемся теперь к общим аналитическим следствиям из этого заключения. Способны ли такие сетевые формы экономической организации развиваться в других культурно-институциональных контекстах? Как контекстуальные вариации влияют на их морфологию и работу? Что является общим для новых правил игры в информационально-глобальной экономике и что специфично для конкретных социальных систем (например, восточно-азиатские деловые системы, "англосаксонская модель", "французская модель", "североитальянская модель" и т.д.)? И самый важный вопрос из всех: как организационные формы поздней индустриальной экономики, такие, как большие корпорации, состоящие из многих единиц, будут взаимодействовать с возникающим сетевым предприятием в его различных проявлениях?

⁹³ Hamilton and Biggart (1988).

⁹⁴ Whitley (1993).

⁹⁵ Baker (1979); Willmott (ed.) (1972).

⁹⁶ Biggart (1991);Wade (1990); Whitley (1993).

⁹⁷ Beasley (1990); Johnson (1995).

⁹⁸ Feuerwerker (1984).

⁹⁹ Amsdem (1979,1985,1989,1992).

¹⁰⁰ Norman (1940).

¹⁰¹ Johnson (1982).

¹⁰² Hamilton and Biggart (1988: 72).

¹⁰³ Hamilton (1084,1985).

¹⁰⁴ North (1981).

¹⁰⁵Johnson (1982,1995).

¹⁰⁶ Castells (1992). Ч.Джонсон в своей последней книге (Johnson 1995) согласился с моей формулировкой государства развития, сочтя ее дальнейшим усовершенствованием его теории. Это так и есть.

¹⁰⁷ Deyo (ed.) (1987); Wade (1990); Johnson (1982,1985,1987,1995); Gold (1986); Amsdem (1989, 1992); Appelbaum and Henderson (eds.) (1992); Evans (1995).

¹⁰⁸ Amsdem (1985); Gold (1986).

¹⁰⁹ Castells et al. (1990).

¹¹⁰ Johnson (1982,1995); Johnson et al. (eds) (1989); Gerlach (1992).

¹¹¹ Amsdem (1989); Evans (1995); Lim (1982); Jones and Sakong (1980).

¹¹² Kirn (ed.) (1987).

¹¹³ Janelli (1993).

¹¹⁴ Amsdem (1979,1985); Gold (1986); Kuo (1983); Chen (1979).

¹¹⁵ Castells et al. (1990); Wong (1988); Chen (1979); Lin el al. (1980).

¹¹⁶ Castells (1989с); Castells and Hall (1994).

¹¹⁷ Miners (1986); Mushkat (1982); Lethbridge (1978)

¹¹⁸ Chin (1988).

¹¹⁹ Schiffer (1983).

¹²⁰ Hsing (1994,1996); Hamilton (1991).

¹²¹ Hsing (1996: 307).

¹²² Mackie (1992b, 1992b).